Чем заняться, пока из жены достают ребенка

ВОС запускает новый душераздирающий блог об отцовстве. 23-летний отец пятилетнего сына рассказывает обо всем, что ему довелось пережить и с чем приходится сталкиваться каждый день. В первом выпуске речь пойдет о вопросе, который мужчин якобы мало касается (на самом деле нет), — о родах.

26 мая моему сыну Савве исполняется 5 лет. Почти 5 лет назад я впервые взял на руки его, покрытого какой-то слизью, красного, со слипшимися веками и пушком на голове. Возможно, прочитав лет через 10 этот текст (не представляю, в каком формате), он возненавидит меня. Но мне кажется, что я имею полное право вознаградить себя за все, что видел во время его рождения. Для наглядности я разделил рассказ на две части. В первой все гладко и классно — примерно так, как надо рассказывать о родах знакомым родителям или пенсионерам. А вторая часть доказывает: на свете нет ничего однозначного.

То, что я буду присутствовать на родах, даже не обсуждалось — к рождению ребенка я подходил чуть ли не серьезнее своей жены. Мы оба были абсолютно готовы. Платная семейная палата, заблаговременное знакомство с «нашим акушером», абсолютное спокойствие — в палате она была уже за несколько дней до родов.

26 мая я проспал зачет. Раздался звонок — схватки, то-се, в общем, пора было ехать. Восемь часов схваток прошли на удивление спокойно: я взял себя в руки и не отпускал еще несколько суток. Мы с женой болтали и иногда бегали по маленькой палате — этого требовал врач. Какие-то проблемы возникли, когда выяснилось (это прогнозировалось с некоторой вероятностью), что родить самостоятельно не получится и надо делать кесарево. Но мы-то были готовы. После анестезии жену отвезли в изолированный стерильный бокс — операционную. Там ее живот с уверенным видом разрезала группа врачей — все выглядело как в крутом фильме и просто не могло пройти неудачно. Примерно через полчаса ребенка вынули, обтерли и передали мне. Это был прекрасный, огромный и здоровый младенец — не тот синюшный заморыш, которого вы могли видеть в Google-картинках. Сестра отнесла его в комнату и положила под какое-то истошно пищащее оборудование. Мы остались вдвоем — оборудование громко пищало, я нервничал, ребенок пищал тихонько. Я хотел проявить заботу, и мне не пришло в голову ничего лучше, чем выдернуть провода — писк прекратился, свет погас, я просто стоял, просто смотрел и был абсолютно спокоен. Эту замечательную картину портило несколько обстоятельств, и без них она была бы неполной.

Анестезию перед кесаревым делал добрый дедушка-хирург с огромными руками — он пытался пошучивать, пока втыкал иглу с анестетиком жене в спину и уговаривал нас подписать какую-то штуку про «снятие ответственности». После трех или четырех безуспешных попыток с размаху воткнуть здоровую иглу в позвоночник он решил делать общую анестезию. Сразу же, как жену увезли, послышался чудовищный женский визг, который не прекращался с восьми вечера примерно до пяти утра, когда я заснул в соседнем крыле. Любопытство и смутное чувство тревоги (моя-то уж так орать точно не будет) заставила меня обойти весь этаж в поисках его источника. В угловой комнате крыла, раздвинув ноги, лежала девушка в больничной распашонке. Как потом выяснилось, она звала врачей, но, когда те приходили и советовали сделать кесарево, она отказывалась, вскоре возобновляя крик. Не знаю зачем, но я извинился и вышел — в другом конце коридора за закрытой белой дверью стояло цинковое ведро с полуразложившейся тряпкой, а рядом стояла ванночка из нержавейки, наполненная кровавым желе — вроде бы плацентой, разбираться мне не хотелось.

Когда ребенок уехал спать, меня попросили присмотреть за женой. Я сидел в общей палате еще с четырьмя только что разрешившимися женщинами, одной рукой держа на животе жены грелку со льдом, а другой придерживая иглу капельницы. Живот был похож на обугленного сморщенного ежа, а игла могла порвать вену, если во сне жена дернется, так что я был достаточно напряжен. Женщина продолжала кричать. Часа в три кто-то из сестер заметил, что я все еще сижу в общей палате, и нас перевели в оплаченную семейную палату. Мне разрешили прогуляться до супермаркета. Лязгающий и грохочущий лифт отвез меня на первый этаж в полутемный блок. В каждой его комнате на низких кроватях лежало несколько рожениц в тех же распашонках. В комнатах было влажно, жарко, ни темно, ни светло — в общем, не очень. Так выглядели общие палаты. Начинало светать, когда я вышел из роддома в теплый майский воздух, пахнущий сиренью. Кровь, боль и женские крики остались где-то далеко, и обычная улица казалась лучшим сном в моей жизни. И в этом сне я чувствовал безграничное уважение и любовь к каждой женщине на свете.

Кстати, я приехал в роддом голодным и следующие несколько суток мечтал только о шоколадном пудинге, который остался в холодильнике. Еды в семейной палате для меня не предусматривалось, так что всю неделю до выписки я питался бутербродами с чаем и заработал свой первый гастрит.