Место нигде: зачем нам утопия?

Исчезнувший из поля зрения жанр, который так нужен сегодня

Высказавшись в защиту чтения, Даша Борисенко решила возродить свой тематический блог, чтобы не сворачивать с намеченного курса и самой читать побольше. В первом выпуске нового сезона — о забытой мамке антиутопии.

Люди эпохи Возрождения увлекались конструкциями: и архитектурными, и философскими, и социально-политическими. Благодаря этому на закате Ренессанса был создан (не в реальности, конечно, а на бумаге) Город Солнца — фантазия итальянского священника Томмазо Кампанеллы на тему цивилизации инков, которая по сей день остается самой удивительной из возможных утопий. Общество свободных и равных, по Кампанелле, управлялось интеллектуалами, адептами мистического культа и было организовано в соответствии с астрологическими представлениями о гармонии. Так ли мы представляем себе гуманизм Ренессанса?

«Женщины статные и красивые соединяются только со статными и крепкими мужами; полные же — с худыми, а худые — с полными, дабы они хорошо и с пользою уравновешивали друг друга. Вечером приходят мальчики и стелют им ложа, а затем их ведут спать согласно приказанию начальника и начальницы. К совокуплению приступают, только переварив пищу и помолившись Богу небесному. В спальнях стоят прекрасные статуи знаменитых мужей, которые женщины созерцают, и потом, глядя в окна на небо, молят Бога о даровании им достойного потомства. Они спят в отдельных комнатах до самого часа совокупления. Тогда встает начальница и отворяет снаружи обе двери. Час этот определяется астрологом и врачом, которые стараются уловить время, когда Венера и Меркурий находятся на восток от Солнца в благоприятном Доме, в хорошем аспекте Юпитера, а равно и Сатурна и Марса или же вне их аспектов. Особенно это важно для Солнца и Луны, которые всего чаще бывают афетами».

«Так как должность каждого определяется с детства сообразно с расположением и сочетанием звезд, наблюдавшихся при его рождении, то благодаря этому все, работая каждый в соответствии со своими природными склонностями, исполняют свои обязанности как следует и с удовольствием, так как для всякого они естественны. Это одинаково относится как к военному делу, так и ко всякого рода другим занятиям».

«Сначала они были против того, чтобы убивать животных, так как это представлялось им жестоким, но рассудив затем, что одинаково жестоко убивать и растения, также одаренные чувством, и что тогда пришлось бы им умирать с голоду, они уразумели, что низшие твари созданы для высших, и поэтому теперь употребляют всякую пищу».

__________________________

Томмазо Кампанелла. Город Солнца

Конечно, Кампанелла был далеко не первым, кто счел необходимым представить миру свою версию идеального общества. Слово «утопия» впервые появляется уже в «Государстве» Платона, то есть не позднее IV в. до н. э., а как название жанра оно закрепилось после Томаса Мора, написавшего «Золотую книжечку, столь же полезную, сколь и забавную о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия». Правда, Мор делал вид, что название его острова пошло от имени отца-основателя Утопа (авторам концепции «великих укров» явно было чем вдохновляться), но на деле это просто «не-место» в переводе с древнегреческого. Между Мором и Кампанеллой был еще и Франсуа Рабле, включивший в свой роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» историю Телемской обители, оплота гедонизма, где монахи и монахини наряжаются в парчу и золото, спят сколько влезет, и работают когда хотят, руководствуясь исключительно нравственным законом внутри. Кстати, при всем сумасбродстве идеи, Рабле снискал куда больше последователей, чем тот же Мор, предлагавший исключить из совершенного человеческого общества атеистов.

Но именно у Кампанеллы обнаруживается (по крайней мере, это видно читателю XXI века) самый важный аспект этого жанра. Хотя утопия, как правило, текст скорее философский, нежели литературный, адекватно он воспринимается именно как художественное произведение. Читая «Город Солнца», мы можем наслаждаться причудливыми образами «соляриев» или умиляться полумагическим способам лечения одно- трех- и четырехдневной лихорадки, но нам не приходит в голову, что хотя бы частично этот проект мог бы быть реализован. Зачем? Даже советский извод Кампанеллы для детей — «Незнайка в Солнечном городе» — ближе к политическому манифесту, не говоря уже о Платоне или Море. Именно поэтому лучшим утопистом оказывается Кампанелла, вечно критикуемый и гонимый за свою бредовую концепцию, облеченную в форму неловкого диалога между мореходом из Генуи и хозяином гостиницы (а на самом деле, скорее монолога генуэзца, побывавшего в Городе Солнца).

У Т О П И Я  — это эскиз общества, практически или совершенно лишенного противоречий: равенство, всеобщее благосостояние и удовлетворенность, счастье каждого как залог общего счастья. Сделать этот эскиз полноценным литературным произведением крайне сложно по одной причине — произведения не существуют без конфликта, иначе это лирика, эдакая идиллия в прозе, не способная выстроить рациональный диалог с читателем. Да, такой текст имеет право на существование как философское эссе, но механизмы нашего восприятия литературы просто не пропустят его внутрь читательского сознания. Кампанеллу приятно воспринимать именно как лирику, такой масштабный пейзаж-бытописание. Но у редкого современного читателя настроен нужный фильтр. Ну сколькие из нас, например, систематически читают стихи, не считая тех, кто пытается писать их сам? А «Город Солнца» сродни именно такому чтению. И именно поэтому XX век увел утопию в тень и вывел на первый план ее жанровую противоположность.

А Н Т И У Т О П И Я , в свою очередь, строится следующим образом: в обществе, которое задумано как бесконфликтное (и неважно, подавляется ли любой конфликт тотальным контролем сверху или же строй первоначально представлен как эгалитарный), внезапно назревает острый и неразрешимый конфликт власти и личности-бунтаря. Заканчивается все неизменно плохо: ну что может один человек против безупречно отлаженной системы?

Мало того, что антиутопия, как правило, доступно и увлекательно написана (ведь это фантастика, а значит чтиво в той или иной мере бульварное — более того, почти любая модель общества в научной фантастике сводима к антиутопии или, реже, к утопии), у нее есть важная черта, которая позволила множеству таких романов обрести статус культовых: к антиутопии удобно апеллировать. Нам предлагают утрированную модель вполне реального общества, где человеком движет не христианская любовь к ближнему, а воля к абсолютной власти. И, конечно, это очень удобный риторический прием — сгустить краски и обозвать любого реального диктатора Большим Братом, а всякую цензуру — Министерством правды. И в качестве протеста против любой добровольно-принудительной деятельности неизменно приятно воскликнуть: «Все на строительство “Интеграла”!»

Однако соблазн вспомнить Замятина, Оруэлла или Хаксли каждый раз, когда напрашивается аналогия с актуальным политическим строем (например, прямо сейчас и здесь), приводит к тому, что, олитературивая происходящее, рассуждая о том, к чему неизбежно приведут злоупотребление властью со стороны одних и бездумное подчинение со стороны других, мы как бы придаем ему статус легитимного и отстраняемся от него. А порой делать этого не стоит — слишком легко скатиться в демагогию и забыть о том, что проблема реальна и ее нужно решать. Может быть, именно поэтому сегодня лучше открыть Платона, Мора, Кампанеллу и даже Рабле: не для того, чтобы сломя голову броситься обустраивать общество по их прянично-фарфоровой модели, но для того, чтобы увидеть, из каких мелочей состоит путь ко всеобщему благоденствию. Пусть берег Утопии недостижим и не должен быть достигнут, каждый способен сделать шаг к тому, чтобы наше общество стало получше. И каким бы большим ни был тот брат, что за вами следит, один шаг он сделать не помешает.

P.S.

Чтобы не затопить вас богатой историей утопии, я продолжу в следующий раз и расскажу об одном из лучших и нетипичных образцов жанра — «Другой стороне» Альфреда Кубина. Следите за обновлениями.